"Мое мнение о стихах сводится к напоминанию о родстве
стиха и стихии. (...) Вообще молния (разряд) может пройти во всех
направлениях, но на самом деле она пройдет там, где соединит две
стихии", - размышлял поэт-"будетлянин" Велимир Хлебников о внутреннем
содержании стихотворения. Его глубоко новаторская поэзия, наполненная
сакральными образами и метафизическими раздумьями, далеко не сразу вошла
в наследие русской литературы. Яркое творчество поэта стало причиной
самых жестоких разногласий и самых противоречивых критических оценок.
Люди изумленно изменяли лица,
Когда я падал у зари.
Одни просили удалиться,
А те молили: озари, -
пишет он в стихотворении "Гонимый - кем, почем я знаю?...".
Еще при жизни Хлебникова все, что делал он и другие, не менее
именитые, участники футуристического движения за новое искусство,
казалось чем-то внелитературным, совершенно не относящимся к поэтической
традиции.
В 1920-е годы, когда стихотворчество Хлебникова давно вышло за
рамки его поэтической школы, его продолжали преподносить как поэта для
поэтов, а его стихи объявили образцом "изобретательской", "инженерной",
но не "массовой" литературы. В 1928 году Владимир Маяковский сказал:
"Понятные вначале только семерым товарищам-футуристам, они (стихотворения - ред.) десятилетие заряжали многочислие поэтов, а сейчас даже академия хочет угробить их изданием как образец классического стиха".
В 1928-1933 годах в свет вышло пятитомное собрание сочинений
Велимира Хлебникова, благодаря которому его поэзия стала доступной
читателю. Наконец, поэт стал действительно "поэтом для читателя".
Но и до сих пор мы далеко не полно знаем творчество поэта и
столь же неполно понимаем строй его художественной мысли. Если на волне
творческих экспериментов начала XX века Хлебников нужен был, прежде
всего, как изобретатель новых поэтических методов, то в последующие
десятилетия возрос интерес к его отдельным произведениям и отдельным
сторонам его творчества. В наше время речь идет не столько о признании
актуальности и важности его поэзии, столько о живом и сознательном ее
понимании, что весьма и весьма непросто.
Каждый поэт и даже каждое стихотворение является нам, по меткому
замечанию самого Хлебникова, "со своим особым богом, особой верой и
особым уставом".
Перенося штампы обыденного восприятия на творчество того или
иного поэта, мы в самом лучшем случае замечаем лишь единичные образы,
строки, отрывки, но никак не схватываем логики целого.
Когда умирают кони - дышат,
Когда умирают травы - сохнут,
Когда умирают солнца - они гаснут,
Когда умирают люди - поют песни.
В только что процитированном стихотворении Велимира Хлебникова
очень трудно уловить и, главное, понять авторскую мысль. Может
показаться, что последняя строка, особенно задевающая стандартное
поэтическое сознание, подсказывает готовое лирическое переживание всего
стихотворения, когда запечатленная в музыке и слове высокая смерть
человека противостоит безропотному и бесследному умиранию природы.
Попытавшись разобраться в образно-символическом содержании, мы
вдруг начинаем понимать, что воздух, вода, огонь есть ни что иное, как
жизненные стихии. И жизнь далеко не случайное и хаотическое, но
необходимое, подчиненное космическим законам, взаимопревращение этих
стихий. "Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода
живет смертью воздуха, а земля - смертью воды" - некогда учил
древнегреческий натурфилософ и мыслитель Гераклит.
Для Хлебникова подобные переклички с античной натурфилософией были всегда привлекательны.
Подобно тому, как огонь живет смертью земли, так и поэзия жива
смертью человека. Его певучее слово приобщается к стихиям, сделавшись,
таким образом, высшим жизненным состоянием природы вопреки неотвратимому
процессу разрушения и забвения. Показателен смысл греческого слова
"Стихии" (stoicheia), которое означает "буквы". Следовательно, как
вселенная складывается из многообразия стихий, так из букв возникает
Слово. И всякий раз оно заново возвращается поэтом.
В поэзии Велимира Хлебникова все частное, единичное и конечное
восходит к единому и бесконечному. Даже в мгновенном вздохе, вырвавшемся
вслед навсегда исчезнувшей возлюбленной, перед нами открываются
поистине бессчетные миры: "Привыкший везде на земле искать небо, я и во
вздохе заметил и солнце, и месяц, и землю. В нем малые вздохи, как
земли, кружились кругом большого". В неизмеримой небесной вышине поэт
стремится отыскать землю и человека. В драматической поэме "Взлом
вселенной" самая обычная девушка, заплетающая косу у окна, оказывается
целой вселенной, держащий на ладони весь русский народ.
Именно в большом и малом Хлебников находит всеобщие связи и
стройные закономерности космоса, чьи ритм и гармоничность сродни
поэтическому творению поэта.
Его чуткое видение мира предстает перед нами как некое
бесконечно-величественное стихотворение, где, например, Россия "сменой
тундр, тайги, степей - похожа на один божественно-звучащий стих".
Так, иногда кажется, что всю свою жизнь Велимир Хлебников читал лишь одну единственную книгу:
Ночь, полная созвездий,
Какой судьбы, каких известий
Ты широко сияешь, книга,
Свободы или ига,
Какой прочесть мне должно жребий
На полночью широком небе?
Он вошел в наше современное сознание как знаток этой книги - Единой Книги природы.
В этот день голубых медведей,
Пробежавших по тихим ресницам,
Я провижу за синей водой
В чаше глаз приказанье проснуться.
На серебряной ложке протянутых глаз
Мне протянуто море и на нем буревестник;
И к шумящему морю, вижу, птичая Русь
Меж ресниц пролетит неизвестных...
Природа Хлебникова отнюдь не то, что принято называть окружающей
средой. Она существует не только вне, но и внутри человека. Открывая
глаза в природу, он сам открывается в столь тесном единстве с нею, что
попросту невозможно понять, где кончается человек и где начинается
природа. И столь же непонятно, или человек удивленно и благодарно узнает
себя в природе, или природа радостно и любовно видит себя в человеке. С
другой стороны мы как никогда понимаем, что произошло гармоничное
слияние человека с миром, когда он наиболее полно ощущает "все во мне и я
во всем". И нашу догадку подтверждает цитата из вдумчивой книги
Хлебникова "Учитель и ученик", вышедшей в мае 1912 года: "Я не смотрел
на жизнь отдельных людей; но я хотел издали, как гряду облаков, как
дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли
волнам его жизни мера, порядок и стройность".
Пожалуй, нет ни одного русского поэта, у которого произведения
такой классической ясности и фольклорной простоты граничили бы с
произведениями такой магической сложности, как у Велимира Хлебникова. В
этом есть своя загадка. Возможный ответ кроется в той чрезмерности,
которой отмечены творческие искания поэта.
Я новый смысл вонзаю в "смерьте".
Повелевая облаками, кидать на землю белый гром...
Законы природы, зубы вражды ощерьте!
Либо несите камни для моих хором.
Собою небо, зори полни Я,
Узнать, как из руки дрожит и рвется молния, -
провозглашает главный герой его романтической драмы "Маркиза Дэзес" (1909).
Как отмечали современники поэта, в его поэзии всегда было
слишком много природы, слишком много математики и слишком много поэзии.
Ей было тесно в строгих общелитературных рамках. И только этим
объясняется ее непонимание в поэтических кругах. Впоследствии Давид
Бурлюк отмечал в предисловии к "Творениям" Хлебникова: "Гений Хлебников
читал свои стихи (...) в Петербурге Кузмину, Городецкому, В. Иванову и
др.- но никто из этих литераторов не шевельнул пальцем, чтобы отпечатать
хотя бы одну строку - этих откровений слова".
Оригинальный новаторский стиль Велимира Хлебникова заключался в
том, что, устраняя литературное "как бы", устраняя условную
предметность, он непосредственно погружался в магический мир языка. Поэт
создавал абсолютно новый - "заумный" язык - гротескный,
труднопонимаемый и, в то же время, необычайно емкий и символически
наполненный. Но при всем этом его слово не "предметно" и не
"беспредметно" а, скорее, "поперечно", поскольку не называет, а
порождает предмет во внутреннем представлении. Отсюда та свобода
словотворчества, на которой настаивал поэт с первых шагов в литературе,
утверждая, что "всё, что не противоречит духу русского языка, дозволено
поэту". На подобной поэтической "вседозволенности" построено знаменитое
стихотворение "Заклятие смехом" (1909), где целый "смеховой мир"
порожден от корня "смей". Не менее свежо и необычно звучит другое его
"заумное" стихотворение 1913 года, описывающее состояние мятежа:
Веселош, грехош, святош
Хлябиматствует лютеж.
И тот, что стройно с стягом шел,
Вдруг стал нестройный бегущел.
Поэтические эксперименты Хлебникова стали не только творчески
необходимым шагом вперед, но шагом и назад - к традиционным истокам
поэзии. Поэт задался целью превратить живую мифологическую стихию языка в
литературное явление, а также утвердить поэзию как функцию народного
слова. Так, по этому поводу он говорил: "Сущность поэзии - это жизнь
слова в нем самом, вне истории народа и прошлого народа".
Велимир Хлебников был убежден, что всякое движение вперед,
всякое развитие, в том числе и литературы, невозможно без возвращения
назад. Однако оно мыслилось им не как возврат к былым временам, но как
движение "внутрь", как возвращение и человека, и человечества, и
поэтического слова к самим себе, к своей извечной природе. Эти
первоначала виделись ему настолько же в прошлом, насколько и в будущем.
Собственно об этом он и стремился сказать в поэме "Война в мышеловке"
(1919):
И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: кто же я?
Мы создадим "Слово полку Игореве"
Или же что-нибудь на него похожее, -
В 1928 году Юрий Тынянов удивительно точно охарактеризовал
новаторское во всех отношениях творчество Велимира Хлебникова:
"Хлебников потому и мог произвести революцию в литературе, что строй его
не был замкнуто литературным, что он осмыслял им и язык стиха и язык
чисел, случайные уличные разговоры и события мировой истории, что для
него были близки методы литературной революции и исторических
революций".
Хлебников скончался 28 июня 1922-го года в деревне Санталово у
истоков Волги. Под этой датой он записал: "Свобода. Когда судьбы выходят
из береговых размеров, как часто заключительный знак ставят силы
природы". Не только в жизни, но даже в смерти поэт сумел обрести
свободу.
