Отличительная черта стиля Шмелева - зримость, осязательность,
"материальность" изображенного. Она делает читателя сопричастным жизни
героев романа, создает у него "эффект присутствия, включенности в этот
мир".
В "Лете Господнем" все пропитано бытом: гудит великий
торг Постного рынка, на масленице - щедрые блины, рождественские и
пасхальные столы ломятся от яств. Подробные детальные описания вещного
мира Шмелева сравнимы с Гоголем, хотя в действительности он, скорее,
ближе к Лескову.
Словесная манера Шмелева близка стилистике художника Б.
М. Кустодиева (1878-1927), сотворившего свою изобильную и счастливую
"страну Кустодию" из многочисленных вещей и деталей.
Вещь дарит нам эстетическое наслаждение. Это же
присутствует и у Шмелева. С утратой среды обитания (былая Россия), его
вещи утратили свое утилитарное назначение, став не более чем
вещами-словами. Исчезнувшее навсегда, больше уже не существующее,
предметное, чувственное бытие России "взято духом" (И. А. Ильин).
Мир "Лета Господня" одновременно небесный и земной,
материальный, насыщенный цветовыми, звуковыми, "обонятельными" и
"осязательными" образами. Мир Шмелева воспринимается сразу - одним
глотком, вздохом и взглядом.
В романе отражается вековой народный идеал об изобильной и
счастливой жизни, начиная с фольклорного "Золотого Царства", где в
кисельных берегах текут молочные реки, и кончая "коммунизмом", где "от
каждого - по способностям, каждому - по потребностям".
"У Бога всего много", - эта народная поговорка как
никогда символизирует Мир Божий. Потому Лето Господне всегда благодатно.
Столы, ломящиеся от изобилия яств, - символ счастья и благополучия.
Неудивительно, что богатый стол и поныне весьма существенный "атрибут"
любого русского празднества.
"Богомолье" и "Лето Господне" И. С. Шмелева - это рассказ
не только о России, но и о пути души их автора, чей духовный опыт
отныне открыт для всякого внимательного читателя.
Так, летом 1936 года, после смерти жены Ольги
Александровны И. С. Шмелев написал полное горечи письмо одному из своих
корреспондентов: "...Самое горькое - сознание, что мной обрывается тот
неопределимый путь, через предков моих, который выкинул меня в жизнь,
чтобы выполнить назначенное, и некому принять духовный опыт поколений,
мной завершаемый в моей работе".
