Умоляю вас простить мне мою настойчивость, но так как вчера я не мог оправдаться перед министром —
во время болезни своего родственника приказывает уже наложить печати на имущество, которого
он жаждет. Признаюсь, что подобный анекдот получил огласку и что я воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счет.
Невозможно написать сатирическую оду без того, чтобы злоязычие тотчас не нашло в ней намека. Державин в своем "Вельможе» нарисовал сибарита, утопающего в сластолюбии, глухого к воплям народа и восклицающего:
Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки.
Эти стихи применяли к Потемкину и к другим, между тем все эти выражения были общими местами, которые повторялись тысячу раз. Другими словами, в сатире наиболее низменные и наиболее распространенные пороки, описанные...
В сущности то были пороки знатного вельможи, и трудно сказать, насколько Державин был неповинен в каких-либо личных нападках.
В образе низкого скупца, пройдохи, ворующего казенные дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т. д.— публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности.
Тем хуже для публики — мне же довольно того, что я (не только не назвал), но даже не намекнул кому бы то ни было, что моя ода...
Я прошу только, чтобы мне доказали, что я его назвал,— какая черта моей оды может быть к нему применена, или же, что я намекал.
Всё это очень неопределенно; все эти обвинения суть общие места.
Мне неважно, права ли публика или не права. Что для меня очень важно, это — доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было. (Франц.)