|
В древнерусской литературе, не знавшей вымысла, историчной в большом или малом, сам мир представал как нечто вечное, универсальное, где и события и поступки людей обусловлены самой системой мироздания, где вечно ведут борьбу силы добра и зла, мир, история которого хорошо известна (ведь для каждого события, упоминаемого в летописи, указывалась точная дата - время, прошедшее от "сотворения мира"!) и даже будущее предначертано: широко распространены были пророчества о конце мира, "втором пришествии" Христа и Страшном суде, ожидающем всех людей земли.
Очевидно, это не могло не сказаться на литературе: стремление подчинить само изображение мира, определить каноны, по которым следует описывать то или иное событие привело к той самой схематичности древнерусской литературы, о которой мы говорили во введении. Эта схематичность называется подчинением так называемому литературному этикету – о его структуре в литературе Древней Руси рассуждает Д.С.Лихачев:
1) как должен был совершаться тот или иной ход событий;
2) как должно было вести себя действующее лицо сообразно своему положению;
3) каким образом должен описывать писатель совершающееся.
"Перед нами, следовательно, этикет миропорядка, этикет поведения и этикет словесный", говорит он.
Для пояснения этих принципов рассмотрим следующий пример: в житии святого, согласно этикету поведения, должно было рассказываться о детстве будущего святого, о благочестивых его родителях, о том, как он с младенчества тянулся к церкви, чуждался игр со сверстниками и так далее: в любом житии этот сюжетный компонент не только непременно присутствует, но и выражается в каждом житии в одних и тех же словах, то есть соблюдается этикет словесный. Вот, например, начальные фразы нескольких житий, принадлежащих разным авторам и написанных в разное время: Феодосии Печерский "душею влеком на любовь божию, и хожаше по вся дьни в цьркъвь божию, послушая божествьных книг с всемь въниманиемь, еще же и к детьмь играющим не приближашеся, якоже обычай есть уным, н(о) и гнушашеся играм их... К сим же и датися на учение божествьнных книг... И въскоре извыче вся граматикия"; Нифонт Новгородский "вдан бывает родительми своими учитися божественным книгам. И абие вскоре никако извыкшу книжное учение, и нимало исхожаше с сверстники своими на игры детьския, но паче прилежаше к церкви божий и въсласть почиташе божественная писания"; Варлаам Хутынский "по времяни же вдан бысть учити божественым книгам, темже вскоре некосно [быстро] извыче божественая писания... не убо уклоняющеся на некия игры или позоры [зрелища], но паче на прочитание божественных писаний".
В летописях наблюдается та же ситуация: описания битв, посмертные характеристики кгязей или церковных иерархов написаны с использовнаие практически одного и того же ограниченного вокабуляра.
К проблеме авторства в среде книжников Древней Руси отношение тоже было несколько отлично от современного: большей частью, имя автора указывалось только для верификации событий, для того, чтобы удостоверить читателя в подлинности описываемого, а собственно авторство не имело ценности в современном понятии. Исходя из этого, ситуация сложилась следующая: с одной стороны, большинство из древнерусских произведений анонимно: мы не знаем имени автора "Слова о полку Игореве", да и многих других произведений, таких, как "Сказание о Мамаевом побоище", "Слово о погибели Русской земли" или "Казанская история". С другой стороны, мы встречаемся с обилием так называемых ложно-надписанных памятников – его авторство приписано какому-либо известному лицу, чтобы сделать его более значимым. Кроме того, вставка в свои произведения е только отдельных фраз, но и целых фрагментов не читалась плагиатом, а свидетельствовала о начитанности, высокой книжной культуре и литературной выучке книжника.
Итак, ознакомление с историческими условиями и некоторыми принципами работы авторов XI-XVII вв. дает нам возможность оценить особый стиль и способы изложения древнерусских книжников, которые строили свое повествование согласно принятым и оправданным канонам: вносил в спое повествование фрагмент из образцовых произведений, демонстрируя свою начитанность и описывая события по определенному трафарету, следуя литературному этикету.
Бедность деталями, бытовыми подробностями, стереотипность характеристик, "неискренность" речей персонажей – все это вовсе не литературные недостатки, а именно особенности стиля, который подразумевал, что литературы призвана поведать лишь о вечном, не вдаваясь в проходящие бытовые мелочи и мирские подробности.
С другой стороны, современный читатель особо ценит именно отступления от канона, которые периодически допускались авторами: именно эти отступления делали повествование живым и интересным. Этим отступления в свое время было дано терминологическое определение - "реалистические элементы". Разумеется, это ни в коей мере не соотносится с термином "реализм" - до него еще семь веков, а это именно аномалии, нарушения основных законов и тенденций средневековой литературы под влиянием живого наблюдения действительности и естественного стремления ее отразить.
Разумеется, несмотря на наличие строгих рамок этикета, в значительной мере ограничивающего свободу творчества, древнерусская литература не стояла на месте: она развивалась, меняла стили, изменялся сам этикет, его принципы и средства его воплощения. Д. С. Лихачев в книге "Человек в литературе Древней Руси" (М., 1970) показал, что каждая эпоха обладала своим, доминирующим стилем - то это был стиль монументального историзма XI-XIII вв., то экспрессивно-эмоциональный стиль XIV-XV вв., то произошел возврат к прежнему стилю монументального историзма, но на новой основе - и возник так называемый "стиль второго монументализма", характерный для XVI в.
Также Д. С. Лихачев рассматривает несколько магистральных направлений, ведущих к развитию древнерусской литературы в литературу нового времени: возрастание личностного начала в литературе и индивидуализация стиля, расширение социального круга лиц, которые могут стать героями произведений. Роль этикета постепенно снижается, и вместо схематичных изображений условных эталонов князя или святого появляются попытки описать сложный индивидуальный характер, его противоречивость и изменчивость.
Здесь необходимо сделать одну оговорку: В. П. Адрианова-Перетц показала, что понимание сложности человеческого характера, тончайших психологических нюансов было присуще средневековой литературе уже на самых ранних этапах ее развития, но нормой изображения и в летописях, и в повестях, и в житиях было все же изображение этикетных, условных характеров в зависимости от социального положения их обладателей.
Выбор сюжетов или сюжетных ситуаций становился все шире, в литературе появлялся вымысел; жанры, не имеющие первостепенной необходимости, постепенно входят в литературу. Начинают записываться произведения народной сатиры, переводятся рыцарские романы; нравоучительные, но по сути занимательные новеллы – фацеции; в XVII в. возникают силлабическое стихотворство и драматургия. Одним словом, к XVII в. в литературе все больше и больше обнаруживаются черты литературы нового времени.
|
