«Отличие романа от повести, хроники, мемуаров или другой прозаической
формы заключается в том, что роман - композиционно замкнутое,
протяжённое и законченное в себе повествование о судьбе одного лица или
целой группы лиц. Жития святых, при всей разработанности фабулы, не были
романами, потому что в них отсутствовал светский интерес к судьбе
персонажей, а иллюстрировалась общая идея. […]
Если первоначально действующие лица романа были люди необыкновенные,
одарённые, то на склоне европейского романа наблюдается обратное
явление: героем романа становится заурядный человек, и центр тяжести
переносится на социальную мотивировку, то есть настоящим, действующим
лицом является уже общество, как, например, у Бальзака или у Золя.
Всё это наводит на догадку о связи, которая существует между судьбой
романа и положением в данное время вопроса о судьбе личности в истории;
здесь не приходится говорить о действительных колебаниях роли личности в
истории, а лишь о распространённом ходячем решении этого вопроса в
данную минуту, постольку, поскольку оно воспитывает и образует умы
современников.
Расцвет романа в XIX веке следует поставить в прямую зависимость от
наполеоновской эпопеи, чрезвычайно повысившей акции личности в истории и
через Бальзака и Стендаля утучнившей почву для всего французского и
европейского романа.
Типическая биография захватчика и удачника
Бонапарта распылилась у Бальзака в десятки так называемых «романов
удачи» (roman de reussite), где основная движущая сила - не любовь, а
карьера, то есть стремление пробиться из низших и средних социальных
слоев в верхние.
Ясно, что, когда мы вступили в полосу могучих социальных движений,
массовых организованных действий, акции личности в истории падают и
вместе с ними падают влияние и сила романа, для которого общепризнанная
роль личности в истории служит как бы манометром, показывающим давление
социальной атмосферы. Мера романа - человеческая биография или система
биографий.
С первых же шагов новый романист почувствовал, что отдельной
судьбы не существует, и старался нужное ему социальное растение вырвать
из почвы со всеми корнями, со всеми спутниками и атрибутами; таким
образом, роман всегда предлагает нам систему явлений, управляемую
биографической связью, измеряемую биографической мерой, и лишь постольку
держится роман композитивно, поскольку в нём живёт центробежная тяга
планетной системы, поскольку центростремительная тяга, тяга от центра к
периферии, не возобладала окончательно над центробежной.
Последним примером центробежного биографического европейского романа
можно считать «Жан Кристофа» Ромена Роллана, эту лебединую песнь
европейской биографии, величавой плавностью и благородством
синтетических приемов приводящую на память «Вильгельма Мейстера» Гёте.
«Жан Кристоф» замыкает круг романа; при всей своей современности это -
старомодное произведение; в нем собран старинный центробежный мед
германской и латинской расы.
Для того, чтобы создать последний роман, понадобилось две расы,
сочетавшиеся в личности Ромена Роллана, но этого было всё-таки мало.
«Жан Кристоф» приводится в движение тем же мощным толчком
наполеоновского революционного удара, как и весь европейский роман, -
через бетховенскую биографию Кристофа, через соприкосновение с мощной
фигурой музыкального мифа, рождённого тем же наполеоновским половодьем в
истории.
Дальнейшая судьба романа будет не чем иным, как историей распыления
биографии, как формы личного существования, даже больше чем распыления -
катастрофической гибели биографии».
Мандельштам О.Э., Конец романа / Собрание сочинений в 4-х томах, М.,
«Арт-Бизнес-Центр», Том 2, 1999 г., с. 201-203.
Источник: http://vikent.ru/enc/3336/